— Постойте! И вы, говорят, рядом с ним проходили? -
— Да нет же! Ведь это не я, этот снимок — не мой! -
— Не думайте — в серой толпе вас надёжно не скрыли. -
И я замолчу, пристыжённый, оглошхий, немой...
И верно, что я не ходил по опасному краю,
И даже тогда, как другому бы надо помочь;
Но только опаснее нет яркой лестницы к раю,
Всего безопаснее — путь в бесконечную ночь.
Зеленеет на поле последняя свежая озимь,
Ожидая морозов и тёплых глубоких снегов;
Догнивает чернеющий тополь, разбившийся оземь,
Словно мол, обтекаемый ходом крестьянских плугов;
Невысокого солнца давно безобидные стрелы
Нагревают немного, но жара уже не дают;
Загремели в полях мелкой дроби по зверю расстрелы;
Задымились костры, ненадёжный осенний приют...
Оставьте мне имя моё, оставьте мне память!
К чему мне чужая судьба, чужое лицо?
Что горестно мне вспоминать, а что-то — приятно,
Но нету того, что б годы стереть не могли...
И тщетно взываю — я к прошлому нынче чуждый;
Чужак с фотографий ранних в глаза мне глядит.
Заслуги мои уходили в глубокий вычет,
Но к счастью, проступки затёрла времён петля.
Сколько ещё ожидать неизбежных событий?
Сколько ещё нам идти до запретных ворот?
Надо бинокль получше назавтра найти бы;
Только навряд ли такое пойдёт для кротов.
Слух напрягаем, быть может, хоть что-то услышим?
Только стена в темноте равнодушно молчит;
Нюхаем воздух, и рады: хоть что-то открыли,
Будто бы видим вокруг, и отныне светло.
Темнеет в глазах, хоть сейчас и солнечный полдень;
И нечем дышать, хоть в палате всегда свежо;
И глуше твой голос — громким его я помню;
И мёрзну нещадно, как будто в снега зашёл...
Но вспыхнул слепящий свет, что нещадней солнца;
Какие-то звуки ожили, громко треща;
А жар нестерпимый тело сжимает в кольцах.
Не слышу, но чую — губы шепнули: «Проща...»
Открываем мы книгу, читаем слова: «Я радо...»
И зевнув, закрываем; на полку кладём, назад.
Ничего в этой жизни от счастья нам больше не надо,
От несчастий — тем боле; хоть этого — целый склад.
И пылятся на полках тома, вовек не открыты;
И картины, которых чужой не касался взгляд;
Мы летим с соседом давно по разным орбитам,
Одиночки в толпе — вроде так теперь говорят...
Горькая доля — и не сыскать счастливей;
Грозный убыток — богаче нас не найти;
Тонет корабль — а до конца мы доплыли;
Сбились с дороги — свои проложили пути.
Чаши весов в безумной тряске качались;
Нет равновесия — счастье давило сильней.
Плакались мы, что нас одолели печали;
Кто-то сказал: «Что-то я в счастье сомне...»
Горит позднеутренний свет над притихшим Байкалом,
И «скорый» змеёю все ниже по склону ползёт,
От южных степей километров осталось немало,
Несильный прибой под откосом по берегу бьёт.
Мы странники, путь на восток наш вагон продолжает;
А встречный состав с толкачом уходил к перева...
И тут я проснулся. Тоска? Или радость? Не знаю.
Но в жизни моей завершилась и эта глава.
Я не закончил; клонит в сон усталость,
Застыл я с кистью, тихо засыпа...
Ещё минута; ну, ещё хоть малость!
Но изможденья хватка так крепка...
Ещё бы кофе. Дикими глазами
Я цвет ищу; и делаю мазки.
Но в час полночный мастерство не с нами;
Не те штрихи, оттенки не тонки.
Все печали прошли, и грядут долгожданные радо!..
И опять я очнулся в пыли, и с подбитым лицом.
Вот сорвал крупный куш, экономить на мыле не надо;
Но приходишь в себя под забором, с пустым кошельком.
Как добыл себе мяса кусок, и собрался позавтра...
А в руке — ни куска, даже кости теперь не видать.
Повторяй: «Станет лучше!» — как будто священную мантру;
Только хочется плюнуть и больше вовек не терять.
