Редактор Терентий Васильев вышел на улицу в мерзком настроении. В очередной раз корректор пропустил ошибку, и консул Великобритании в Мурманске Айронволл стал Айронболлом. 

    — Ну и эпоха! — ругнулся Васильев. — Писать не о чем. Ну и где это ваше искусство? -

   Он забрёл к художникам в мастерскую. Старый мастер Альберт Кикнадзе перерисовывал «Девятый вал» для местного музея. 

    — Добрый вечер, Альберт Константинович! Что, опять копии? -

    — Да, добрый, Терентий Константинович! Пока никаких идей. Копиист — это ведь тоже очень сложная и кропотливая работа. -

   «Все так говорят!» — в сердцах подумал Васильев. И направился в консерваторию. 

   Игорь Косович корпел над нотами. Он чуть привстал, кивнув головой, почти не отрываясь от работы. Редактор эти повадки знал прекрасно, и уже привык. Тихо подошёл, остановившись рядом. Косович, не отрывая руки от нотной тетради, сказал: «Перекладываю Шумана для ансамбля русских народных инструментов. Через неделю — премьера.»

   Васильев так же тихо вышел, сказав вслух уже на улице: «Вот, у всех так! Все переписывают, ничего нового! Вот закину редакторскую работу подальше — поэму закончу, новую напишу. Вот только идей нет. Идея! Мне нужна идея! Большой такой волшебный пендель. Всем нам нужен большой волшебный пендель. Где?? Где его взять?» 

   Придя домой, он снова стал думать, но ничего не придумывалось — только голова болела. «Что-то случилось с нами. И средство должно лежать рядом. Оно не может быть далеко. Что-то мы сделали не так. Что именно? Что?» За окном давно зажглись звёзды. А часы неумолимо вели свой бег к утру, к рабочему кабинету редактора, к планёрке, к статьям и очеркам. И так далее — круг за кругом по циферблату. Можно перестать заводить часы, выкинуть их, можно даже пределать механизм, заставить их идти медленнее, а то и назад. Но кому ты солжёшь? Даже себя не обманешь.