Прокофий Михайлович Лузгин выбрался на солнышко, прислушался к шуму листвы.

    — Почти Земля. А жаль, что не долетим. -

    — Какое дело, где помирать. На Земле что — легче, что ли? — заворчал Пётр Иванович Кобылин.

    — А всё ж полегче. -

    — Скажи ещё. Везде помирать плохо. -

    — А вот если б мы при взрыве сверхновой были поближе — то сейчас бы уже отмучились. А то — встаёшь, ходишь, вроде бы полегче. Будто поправка. А на самом деле — дней десять, и агония. Только анальгетики в помощь. Жаль, что капитан успел среагировать — отвернул… -

    — А ты б на его месте как поступил? Пытался б экипаж спасти, или сразу убить чтоб не мучились? -

    — И с близкими не свидишься. Как мне не хватает прикосновений! Только экран да микрофон. -

    — Естественно. Ты ж не хочешь их убить? Сам фонишь, как звезда. Врачей-то мы уже убили. А ещё убьём тех, кто будет нас в свинцовые ящики паковать. -

    — И в нормальном гробу не похоронят… -

    — Заладил. Это-то нас точно касаться не будет. И больницу мы уже подпортили. Будет здесь запретная зона… -

    — Вот. Вся эта красота исчезнет. -

    — Не исчезнет. Вон, спасательный корабль уже на захоронение свезли, небось. -

     На крыльце возник Рафаэль Маркарян.

    — Сколько нам осталось? -

    — Неделя, — отозвался Кобылин.

    — И что делать? Что сделает человек, которому осталась неделя жизни? Вот сижу я… и делать больше нечего. Всё сделано. А что не сделано — уже не важно. Настолько пусто и не важно!.. Неделя. И абсолютно нечего делать. -

    — Ходи, да смотри. Во-первых, в течение всей жизни мы ровно то же и делаем. Во-вторых, и в главных — все мы живём здесь в фазе мнимого благополучия. Или ходячих мертвецов. Разница лишь в длительности этой фазы. -

    — Ты только сейчас об этом подумал? — удивился Маркарян.

    — Я-то и давно об этом подумываю. Просто удивился, как легко мы бросаем фразу — а вот тот-то спас жизнь такому-то. Ведь если серьёзно — капитан спас нам жизнь. Ненадолго, но спас. А как мы любим рассуждать о предрассудках. Такой-то отказался от медицинской помощи по религиозным соображениям, и умер. Мракобес! А вот нам оказывают медпомощь, и мы всё равно умрём. Ах, врачи сделали, что могли! Но вот когда-нибудь в будущем научатся лечить обязательно. Ну, мы-то в любом случае не дождёмся. Нам это никакое не утешение. Научатся лечить одно, а ещё сто болезней — нет. -

    — Что-то тебя перед смертью на философию потянуло, — заворчал Лузгин, поворачиваясь к солнцу.

      — Меня и раньше к ней тянуло. Сейчас — ничего не изменилось. И мы просто живём, как жили и раньше. -

    Лузгин вздохнул, протянул руку к листьям. Отныне всё это будет нести болезнь любому, кто приблизится. Прекрасная листва, трава на лужайке. А если кто задержится чуть подольше — смерть. Но менее прекрасным от этого не станет.