Станция продолжает свой путь вокруг звезды. Внутри станции весьма просторно — это практически небольшая страна. 

    — И как там ваши подопечные? -

   Сэм Кэнсл усмехнулся, не оборачиваясь.

    — Всё в норме. Никто не буйствует, ремиссия стойкая. -

    — А вы оптимист, Сэм, — продолжил голос из-за спины. — Вы ведь прекрасно знаете — человечество не может пережить столь тяжёлых стрессов. Когда-то мы возлагали надежду на новые поколения, что вырастут в абсолютно новых условиях, и никогда не будут знать другой жизни. И что же? Ни физически, ни психически мы не изменились… -

    — Ну, вы пессимист, доктор Кантс! Кое-чего мы добились. Ведь стали же в конце концов рождаться дети у испанцев в высокогорных Андах? Так будет и нас… -

    — Никогда не будет, Сэм, не лгите себе. Хотя бы себе. Человек видел что? Землю, да ещё плоскую. Лес, степь, горы, иногда — берег и далёкое море. На земле стояло жилище, земля давала хлеб. Земля укрывала от любой опасности. И в дальнем морском путешествии самые отважные смельчаки мечтали о земле. Хотя бы о клочке земли. А что теперь? Сверхмалые шарики, что вертятся вокруг гигантских сгустков плазмы, а и те горячие шарики бесконечно малы в разреженном космосе. Мы привыкли к земле под ногами, но висим в воздухе. Мы привыкли дожидаться дня, и утро издревле сулило людям спасение. От чего? От неизвестности. Тьма ночи прятала от нас неизвестные опасности, разбойников, диких зверей. И лишь свет дня указывал, что можно вздохнуть свободно. Но в космосе ночь вечна! Вы только подумайте, Сэм! — и Кантс злобно расхохотался.

   Сэм обернулся. За спиной никого нет. Только в окне, за плотной стальной сеткой, угол дома с надписью — «ул. Кирова, 34».