Евмений Николаевич Самолётов вышел из банка, прочитал уведомления на сотовом, окинул улицу взглядом. Прекрасный весенний день! Только вот простуда мучит, так это ненадолго. В ближайшие двадцать лет надо погасить кредит за жильё — в старом уже тесновато. Да и машина нужна посолиднее. Вон, скоро старшая дочь будет ходить с кем-нибудь под ручку, как эти влюблённые пары. Когда-то и Самолётов так бродил со своей будущей женой.

   Евмений Николаевич усмехнулся, пригладил рукой короткие волосы, потрогал свежевыбритое лицо. Поплотнее запахнул пальто — простуда опять грудь царапает. А если с работой не повезёт? Ничего… Найдётся заработок. И не из таких передряг выкручивался. Да и работа стабильная, и предприятие — надёжнее не найдёшь. Главный бухгалтер ТЭЦ — не шутка.

   Внимание Самолётова привлёк человек, свернувший с тротуара прямо на газон. Худой, бледный, с мешками под глазами. Щетина — несколько дней, сальные волосы взлохмочены. Пальто, некогда добротное и чистое, украшено свежими пятнами грязи. Будто с неделю назад неожиданно стал бомжом.

   «По кредиту не расплатился?» — мелькнула первая мысль. Незнакомец сунул руку в карман, вытащил пистолет, приставил себе к виску.

   — Не делай этого! — ахнул Евмений Николаевич. С какой радости?!

   — Сделаю, — глухо ответил незнакомец.

   — Зачем?? -

   — Я смертельно болен! — самоубийца в упор поглядел на бухгалтера. — Ещё немного — и меня свалят адские боли. На руках у жены. -

   Все речи о прекрасной жизни, какой бы она ни была, вмиг улетучились. И что этому человеку сказать? Теперь? Вроде бы — что-то об обезболивающих...

   Грохнул выстрел. Лязгнул затвор Макарова, гильза со звоном улетела на бетон. Незнакомец рухнул ничком в траву. Ещё несколько секунд Самлётов пытался осознать произошедшее. Гадская простуда! Какой тяжёлый кашель… На мгновение показалось, что грудь разрывается на части. Потом в глазах вспыхнул ослепительный свет, а когда он погас, всё скрыла непроглядная темень. Евмений Николаевич упал рядом с самоубийцей.

   *  *  *

   В кабинете следователя Берёзкина сидит главврач онкодиспансера.

   — Пётр Лукич Родригес, инкассатор, — доктор приподнимает очки на лоб. — Да, полгода назад был направлен к нам на обследование. Что и показало — пациент здоров, как бык. -

   — А потом? — что-то отмечал в блокноте Берёзкин.

   — Вбил себе в голову, что у него последняя стадия болезни, и мы его отпустили домой умирать. Мы его пытались переубедить, но без толку. Ведь все прекрасно знают, что нам запрещено раскрывать смертельные диагнозы. Конечно, за полгода постоянный стресс сделал своё дело — давление скакало, с сердцем проблемы, с ЖКТ. -

   — А второй? -

   — Самолётов Евмений Николаевич. Бухгалтер, — доктор опускает очки со лба на нос. — Да, последняя стадия. Неоперабельно. Достаточно было крепко закашляться. Интересно, как его жена с тремя детьми будет теперь по кредитам расплачиваться? -

   — Вы свободны, Казимир Янович. -

   Доктор попрощался, вышел. Так, теперь жёны… Две женщины. Одна — старательно закрашивает седину, скрывает под макияжем бледность лица, мешки под глазами. Вторая — не скрывает ничего этого. Берёзкин слушает первую.

   — Да, он так ничего не узнал. Я тихонько зачёркивала дни в календаре… -

    Вторая.

    — Последние полгода с ним невозможно было жить. Я ушла из дома с месяц назад. Он требовал от меня признаться… Умолял, стоя на коленях. Угрожал. Потом рыдал. Я не выдержала, сбежала из дома месяц назад. -

   Берёзкин отпустил женщин. Формальности улажены, дело можно сдавать в архив. Можно...

   Следователь в сердцах захлопнул папкой.

   — Понавыдумывают законов! А Берёзкин потом расхлёбывай… -