На просторах интернета, в том числе и у нас на МП, есть гениальные фотографии. Вроде бы ничего особенного в них нет, но они притягивают. Есть фотографии вызывающие умиление, восторг, грусть, светлую печаль. Но есть фотографии особого рода. Как жемчужина, которую нашёл Мапуи у Лондона. И вот попалась мне такая фотография — одинокая могила среди деревьев… Это был удар в сердце. Когда я смог отдышаться, постарался больше не вспоминать об этой фотографии. Но воспоминания — упрямая вещь… Будто бы сел на дужку кровати чёрной ворон, чей взгляд говорит: «Думаешь, НИКОГДА ещё не наступило?»

    Вчера увидел два клипа — «Tierra Santa» — «El amor de mi vida» и «Saratoga» — «Siento que no estas — el cuervo». Что-то похожее на арийский «Осколок льда», но там счастливое окончание… Снова вспомнил фото одинокой могилы среди деревьев. Может быть, если бы я сам был на этом месте, испытал бы тоже самое. Память, память… Когда я еду на автобусе или поезде, всегда обращаю внимание на придорожные кладбища. Обычно там собираются вороны; они иногда сидят на ветках деревьев, иногда кружатся над кладбищем. Иногда попадается резко выделяющаяся консоль крыла, либо киль самолёта. Такой монумент возвышается среди всех могил, сверкая серебристым цветом на солнце…

    Я вспомнил всех, кого довелось пережить… Бабушка, Царствие ей Небесное, могла стать хирургической сестрой. Как-то привезли погибших артиллеристов — на стрельбах произошёл разрыв снаряда. Разорванные тела надо было сшить для похорон. Бабушка ушла в акушерки… У лётчиков и такого обычно не было. Дед мой, слава Богу, и ныне здравствующий, служил ещё в те времена, когда лётный состав назначали в наземные поисковые группы — собирать то, что осталось от товарищей. Один раз нашли лётчика — будто спит на пригорке. Высота была маленькая, парашют не успел раскрыться. В другой раз нашли кусок жареной печёнки. Дед потом не мог блюда из печёнки видеть. Потом это уродство прекратили, в поисковые группы назначали только наземных… Впрочем, как заму командира полка, деду приходилось стоять на прощании в Доме офицеров, когда приезжали родные и близкие погибших. Как-то хоронили экипаж. Один был русский, другой — то ли с Кавказа, то ли из Средней Азии. У гроба русского — рыдают в голос. У другого — молчок. Ни звука, ни слезинки. Ни у матери, ни у кого. Дед подошёл к ним ближе. Молча и без слёз горе переносить легче. Теперь знаю это и на собственном опыте. Часто в гроб клали землю с места падения и китель с наградами. А матери требовали открыть гроб. Как им объяснишь...

    Отец мой служил в наземных. Поэтому ему приходилась работать на местах падений с училища. В Прибалтике проходили стажировку, а там упал самолёт командира полка. Двигатели метров на 30 ушли в землю. На краю воронки абсолютно целый защитный шлем. В другой раз лётчик на выходе из атаки вывел самолёт на предельные перегрузки. Экипаж потерял сознание. Самолёт стал рубить верхушки деревьев. Сначала взорвалось топливо — 20 тонн, потом боекомплект — 8 тонн. От самолёта остались куски чуть больше ладони. На месте падения кто-то опознал клочок семейных трусов командира — с частью сухожилия и мышц. Нашли ещё несколько таких кусков… Впрочем, у отца впереди была ещё Чечня. Как-то отец привёз в Будённовск тело отца моего одноклассника и лучшего товарища.

    В первый раз я попал на похороны в 1995-м году. Тогда умерла прабабушка в Каневской. Но это было чувство лёгкой печали, и плакать совсем не хотелось. То ли я был мал, то ли прабабушка прожила под 90 — дай Бог каждому. Потом похорон не было долго — я заметил, что близкие уходят в какой-то короткий период. До университета было относительно спокойно. А вот за период обучения на журфаке ушли из жизни трое студентов, в том числе однокурсница, и преподаватель. Потом опять стало относительно спокойно. Я закончил истфак и поступил в аспирантуру. За лето и осень умерли бабушка, брат отца, муж бабушкиной сестры и мой первый научный руководитель. На похороны бабушки я был в первый раз за рулём, после бессонной ночи. Потом предстояло ездить на похороны ещё два раза.

   А в 11-м году погиб муж младшей тёти. Я помню его со дня свадьбы… Все плакали у гроба, на холодном февральском ветру. Я молчал, держа в руках погасшую свечу — задувало мгновенно. После похорон мы возвращались на автобусе домой. Водитель сначала крутил «Бутырку», потом Лепс, хрипло повизгивая, стал уродовать Высоцкого и Талькова. Хорошо, что Лепс мне до сих пор по дороге не попался. Потом особо активные пассажиры дорвались до видеомагнитофона… Сначала крутили тупейший боевик «Механик», потом пошлую «Любовь и другие лекарства». И вдруг поставили «Тихую заставу». Это — редчайшая удача в современном отечественном кино. Я сказал: «Верю!» Кирпичи не взрываются, мешки с песком тоже. Разрывы мин похожи на разрывы мин. А главное — актёры совсем по-другому играют. Я вырос в гарнизонах, поэтому когда гламурный хипстер на экране держит автомат, словно фаллоимитатор, хочется по праву взводного дать ему в руки лобзик и дать задачу пилить корпус БТРа до тепловой смерти Вселенной… Так вот случайно я сделал для себя открытие в российском кинематографе.

    Извините, если пост покажется слишком натуралистичным. По-другому написать не получилось.