Кот, вернее, то, что некогда было котом, лежит на остновке у Глаза. То ли русская голубая, то ли шотландец. Не разобрать. Машины стараются объезжать, но напротив остановки это сделать сложно. Из-под колёс взлетают кусочки мозга. Крови нет. Нет и кишок.

  Собаки умирают иначе. После удара вертятся на спине, молотя ногами воздух, а изо рта разливается вокруг густая кровь. Поток плотный, уходить от удара либо на тротуар с пешеходами, либо в соседний ряд с машинами. Либо резко тормозить, получая удар в багажник...

  Лежат на асфальте и люди. На Тургенева, аккуратно и ровнёхонько поперёк левой полосы, лежит мужик лицом вниз. В белой рубашке с коротким рукавом, светлых брюках и светлых туфлях. Лицо в луже крови. Глаза закрыты. Рядом стоит барсетка. И праворульная машина с замятым ветровым стеклом.

  Много их было. Женщина на пешеходном переходе на 1-м отделении, которую уже успели накрыть. Велосипедистка за Колосом. На остановке на водолечебнице — только пятно крови, да цветы, привязанные к стойке павильона. Из самого свежего — мотоциклист на конечной троллейбуса, на Красных Партизан. Пятно крови смыли в тот же день...

  И каждый раз это напоминание о том, что ты не только смертен, но и внезапно смертен. 

  Этой весной на День поэзии мы возлагали цветы к могилам кубанских писателей и поэтов. Меня спросили — не боюсь ли я. Я ответил, что единственное, что здесь может пугать, так это то, что скоро и мне ложиться сюда же. 

  Я похоронил многих ровесников. Хоронил моложе. И удивляюсь, что дожил до тридцати девяти. А это значит, что надо подводить некие предварительные итоги жизни, которые вполне могут оказаться просто итогами.