Ночь. Улица. Фонаря нет, аптеки тоже. За колючей проволокой с угрожающими табличками виднеются ряды бараков. Но это — чуть подальше. А поближе — серые дома. Канализационный люк оживает, шевелится, приподнимается с чуть слышным лязгом. Из колодца возникают последовательно две фигуры в длинных плащах и шляпах-котелках. 

    — Надеюсь, мы не слишком отличимы от местной толпы, — заметила одна фигура.

    — Во-первых, тут пусто, и толпы нет. А два чудика, торчащие возле столь интересного заведения, вызовут массу вопросов. Ну, может и немного вопросов, но вполне хватит. Посему, быстро двигаем к цели, пока нами не заинтересовались. -

   Фигуры уверенно зашагали к одному из домов. Вошли в подъезд, набрали код на входной двери, исчезли внутри. Потом поднялись на третий этаж. Стукнули в дверь, не нажимая на кнопку звонка. Дверь распахнулась. Седой старичок радушно поклонился гостям.

    — Проходите, проходите! -

   Гости оставили на вешалке шляпы и плащи, разместились в гостиной.

    — Я ведь в первый раз в жизни вижу пришельцев… — хозяин разглядывал костюмы-тройки гостей. — Но как вы прибыли? Ваш корабль на орбите невидим для наших телескопов, или вы телепортировались? -

    — Видите ли, — чуть поклонился брюнет. — Вы можете понять ровно то, что можете представить. Как я вам могу объяснить, до чего вы не дошли? -

    — Ах, ясно! — расплылся в улыбке старичок, а блондин неодобрительно взглянул на товарища — не умничай! — Но можно ли вас спросить — это ваша настоящая внешность? Похожи на нас, как две капли… Или маскировка? -

    — Опять вынужден огорчить — у вас всего пять органов чувств. Вы не воспримите этого, — старичок опять понимающе кивнул, а блондин глянул ещё более неодобрительно. Потом вступил в разговор.

    — Мы хотели спросить у вас о событиях, свидетелем которых вы являлись… -

    — Ах, об этом… — старик перешёл на шёпот, и испуганно огляделся. — Но неужели вы ещё не знаете? -

    — Кое-что нам известно, — чуть улыбнулся блондин. — У вас есть библиотеки, но туда что попало не попадёт. Есть закрытые хранилища информации, но и там свои цензоры. Конечно, книга не ведает страха. Хотя страх знаком и автору, и библиотекарю. Но вот живой свидетель… -

    — А разве вы не можете читать мысли? -

    — Можем. Но разбирать тот поток сознания, что кипит в голове — уж увольте! Разве что диагнозы ставить… Вы не представляете себе, на что похожи ваши мысли, к примеру. -

    — Ах, ясно… — протянул старик, и почему-то покраснел. — Так вот, всё началось тогда, когда был разрушен последний концлагерь… -

    — Вот это уже интереснее! — оживился брюнет.

    — Да, я был молод тогда. Многого не понимал. И не уверен, что сейчас понимаю больше. И я принимал участия в боях и митингах. Решили единогласно — более никто не посмеет оскорбить другого человека. Ни под каким предлогом. Никто не имеет права оскорблять других. Дошло и до того, что мужчина не мог сказать, что ему нравятся блондинки или брюнетки. Или что ему не нравятся толстые, или худые. Женщины не могли говорить, что им не нравятся плешивые или бородатые. Память о прошлом была слишком свежа. Что им наше осуждение? И тогда мы добились административных штрафов за оскорбление. Некоторым не понравилось. Но что такое штраф? Заплатил, и пошёл. И мы стали добиваться ужесточения наказания. И это не нравилось уже многим. Тогда я стал понимать, что что-то пошло не так. А наказание ужесточилось уже и до смертной казни. Палачи работали день и ночь. Мы возродили концлагеря. И уже никто не мог сознаться, что ему нравятся женщины определённого роста, и с определённым цветом глаз. Или женщины — о мужчинах… Все помалкивали. Но дальнейшее происходило без меня. Теперь каждый должен был клясться, что любит толстых, или худых. Под страхом смерти ещё и не в том поклянёшься. И этого показалось мало. Теперь надо было поцеловать этого человека. А лет пять назад вышло постановление, что надо вступать в интимные отношения. Причём при свидетелях… -

    — Случай тяжёлый, — кивнул брюнет. — А как же семейные ценности? -

    — Чем-то во имя чего-то надо жертвовать, — вздохнул старик. — Чем-то во имя чего-то мы и пожертвовали. Слушайте, вы можете обеспечить мою безопасность? -

    — Пока мы здесь, с вами ничего не случится. -

    — А потом? Что будет со мной потом? -

    — Вы понимаете, что для этого нам надо будет снести старые концлагеря и построить новые? -

    — Понятно… У вас, вероятно, есть некий кодекс о невмешательстве? -

    — Скорее — здравый смысл. -

   Старик проводил гостей до двери. 

    — Интересно, Михаил Петрович, — обратился к спутнику брюнет. — Жаль ведь старика… -

    — «Будь ты трижды гений — им нельзя помочь!» — процитировал спутник. — И вообще, Александр Иванович, не умничай. Представить не сможете, шестого органа у вас нет… Сам-то кто? -

    — Ладно, потом поговорим. Сейчас нам на другую планету. -

   И вот, по прошествии времени… Смотря, по какой системе счисления. Потому, как в сказке — долго ли, коротко ли, а на другой планете из кустов выбрались две фигуры в джинсах и ковбойках. Поглядели на серую бетонную стену, на стальные шипы по верху забора. На яркое солнце. На дома по другую сторону улицы. И направились в один из домов. 

   Дверь открыла седая старушка, провела гостей за стол.

    — Конечно, вы питаетесь совсем по-другому, но от угощения не откажетесь? -

    — Безусловно! — кивнул брюнет, ибо был голоден, как волк. Старушка налила чаю гостям.

    — Конечно, нам не понять вашего разума. Но вы сами сейчас изучаете нашу жизнь? -

    — Разум вообще понять сложно, особенно при помощи логики, и науки, — выдал блондин. — Поэтому мы и хотим спросить у вас о событиях, свидетелем которых вы являлись. -

   Старушка кивнула.

    — Да, я была тогда молода, и многого не понимала. А когда начинаешь понимать, обыкновенно бывает поздно. Тогда снесли последний концлагерь… — на этом месте спутники переглянулись, а старушка продолжила. — Я входила в учёный совет земель, и сама разрабатывала нормы права. Отныне никто не мог высказать другому человеку оскорбление. В том числе и за убеждения, какими бы они не были. И самые отъявленные нацисты не могли быть подвергнуты преследованию, ибо это нарушало бы право на свободу убеждений. Сначала их было немного, и вреда от них не было. Потом они стали открыто озвучивать свои мысли, и в этом тоже не было ничего противозаконного — у нас ведь была свобода слова. Потом они стали проводить открытые собрания и демонстрации. Я понимала, что что-то пошло не так, и вышла из учёного совета земель. А ненавистники стали выдвигать своих кандидатов в органы власти. И в этом тоже не было ничего противозаконного. Потом они стали принимать свои законы… -

    — Ясно, — изрёк брюнет. 

   Гости попрощались, покидая гостеприимный дом. 

    — Интересно, может на борту корабля концлагерь устроить? — спросил блондин, мечтательно глядя в небо.

    — Дуэль! — грозно ответил брюнет.

    — Погоди, отложим дуэль до возвращения на Землю. А вообще, что-то мне это надоело до плеши. Любое добро оборачиавется злом, а любое зло… -

    — Тоже злом! Пошли, банк ограбим! Успокоительное нам нынче совершенно необходимо. -